вторник, 20 июня 2017 г.

Роберт Рождественский: «Писал о том, во что верил»

20 июня исполнилось бы 85 лет поэту Роберту Рождественскому.

«Нас мало, нас, может быть, четверо» - это написал поэт Андрей Вознесенский.
Написал он о себе, Евгении Евтушенко, Белле Ахмадулиной и Роберте Рождественском. Эта «четвёрка» поэтов стала символом поколения шестидесятников в поэзии.

Вера и... стыд
  Все они родом из 30-х. То было поколение романтиков и идеалистов. И Роберт Рождест­венский из них едва ли не самый большой романтик и идеалист, на всю жизнь сохранивший верность «флагу цвета крови моей».
   В ­1979 году он получил Гос­премию СССР за поэму «210 шагов» - длина пути к Мавзолею. Он автор «Письма в XXX век» - с хвалой Ленину. Супруга Роберта Ивановича Алла Киреева писала: «Многие считают, что он был куплен советской властью, но на самом деле Роберт просто искренне верил в коммунизм». А это уже сам поэт в одном из интервью: «Я не скрываю, я тогда был верующим - верующим Сталину, в Сталина. Это была именно Вера - со своими святыми, мучениками, заповедями. Мы были счастливы счастьем незнания. Потом, узнав, я ужаснулся. Отрёкся бы от «Реквиема» и «210 шагов»? Я этими стихами ничего не добивался. К диссидентам себя не причисляю: писал о том, во что верил». «А я писал, от радости шалея, о том, как мудро смотрят с Мавзолея на нас вожди «особого закала» (я мало знал. И это помогало). Я усомниться в вере не пытался. Стихи прошли. А стыд за них остался» - это тоже Рождественский. Очень немногие сумели - нет, не покаяться и не отречься! - признаться и в одержимости верой, и в этом обжигающем чувстве стыда…

«Совпали на 40 лет»
   «В душе угадал... Да не всё на бумаге случилось». Эти строки напишет в последние годы жизни популярнейший поэт эпохи. Его книги выходили многомиллионными тиражами. Его песни знал весь Союз. «Я, ты, он, она, вместе - целая страна» - Рождественский умел рифмовать афоризмами, лозунгами. Он сумел зарифмовать эпоху. Он был поэтом читаемым, любимым, народным. Без его разудалой свадьбы, которая «пела и плясала», редко обходятся и по сей день брачные пиры. Его стремительная «Погоня» из «Неуловимых мстителей» звучит азартно и сегодня. Кстати, и «Куплеты шансонетки» в исполнении Людмилы Гурченко: «Увозил меня полковник за кордон, был он бледен, как покойник, миль пардон», и «Спрячь за высоким забором девчонку» Яшки-цыгана всё из тех же «Неуловимых» - тоже Роберт Рождественский.
   Он умел писать чеканно, монолитно и проникновенно. И о любви к Родине, и о любви к женщине. Его любовная лирика, обращённая к супруге, которую он всю жизнь обожал, - это большая Поэзия, страстная и целомудренная, чувственная и нежная. «Мы совпали с тобой, совпали... Как  слова совпадают с губами. С пересохшим горлом - вода. Мы совпали, как птицы с небом. Как земля с долгожданным снегом…» Они «совпали» более чем на 40 лет.
   Вообще последние стихи Рождественского едва ли не самые пронзительные, очень личные: «Тихо летят паутинные нити. Солнце горит на оконном стекле. Что-то я делал не так; извините: жил я впервые на этой земле. Я её только теперь ощущаю. К ней припадаю. И ею клянусь. И по-другому прожить обещаю. Если вернусь... Но ведь я не вернусь».

Стал «сыном полка»
   «Родился я в селе Косиха. Дождливым летом. На Алтае». И звали тогда, в 1932-м, будущего крупнейшего советского поэта, лауреата премии Ленинского комсомола и Госпремии СССР Роберт Станиславович Петкевич. Робертом его назвали в честь Роберта Эйхе, революционера, одного из отцов коллективизации и раскулачивания, массовых политических репрессий и «чисток», расстрелянного в 1940-м. Отчество и фамилия будущему поэту достались по отцу - поляку Станиславу Петкевичу, из семьи ссыльных, служившему в ОГПУ-НКВД. И делавшему это, видимо, с искренней верой. Спустя пять лет, в самый «расстрельный» 1937-й, отец оставил семью, из органов уволился, ушёл на войну - финскую. Погиб в 1945-м. Мать снова вышла замуж - за Ивана Рождественского, давшего Роберту свою фамилию. Для чего так подробно обо всём этом? Да вот кричал же 30-летнему поэту Н. Хрущёв на знаменитой встрече с интеллигенцией в 1963-м: «Рождественский, пора вам встать под знамёна ваших отцов!» Тогда о поэте как бы забыли. И он вынужденно - не печатали! - на год уехал в Киргизию, где перебивался переводами национальных поэтов.
   «Мальчишка, затравленный войною», - писал он о себе. И ещё о том, как после смерти воспитывавшей его бабушки (родители на фронте, пришлось даже год побыть в детприёмнике) за ним приехала мама и повезла с собой на фронт, оформив как «сына полка», чтобы разрешили оставить в части, в сшитой специально гимнастёрке - ею мальчик гордился особо. Гордился и отцом: первое стихотворение 9-летний поэт посвятил ему («С винтовкой мой папа уходит в поход...»).
   Позже Роберт Иванович скажет о своём поколении: «В любом из нас клокочет революция. Единственная. Верная. Одна».
Эта искренность более всего ценна в Рождественском. Его ненатужный, не пафосно-парадный патриотизм, не «барабанный», не официозно-«розовый» оптимизм. Острое чувство памяти, Родины. Его  «Реквием» в память обо всех погибших в Великую Отечественную войну будет читать и слушать в «Минуту молчания» 9 Мая ещё не одно поколение. Поэма эта как будто вся из лозунгов: «Помните! Через века, через года - помните!», «Это нужно - не мёртвым! Это надо - живым!» - настояна на боли, горечи, слезах. А чего стоит эта молитва матери о сыне-бойце в одной из глав! «Отзовись, моя кровиночка! Маленький. Единственный…»
    Рождественскому было о чём жалеть, душой болеть в своей стране с её страшным прош­лым. Было что ненавидеть. Но было и чем гордиться!  «Может быть, всё-таки мне повезло, если я видел время запутанное, время запуганное, время беспутное... А люди шагали за ним по пятам. Поэтому я его хаять не буду... Все мы - гарнир к основному блюду, которое жарится где-то Там».
     Именно эту честную любовь к Родине, пусть и принёсшую чувство вины, прозрения, разочарования, поэт «завещал» в «Письме в ХХХ век». И ещё - «всю эту землю без границ». «Всё начинается с любви» - тоже из  Рождественского: «Двое - и небо тысячевёрстное. Двое -  и вечность! И звёзды в глаза…»
  «Не надо быть взрослым - надо быть счастливым», - писал Рождественский, храня в себе всю жизнь как едва ли не лучшее воспоминание о 9 мая 1945 года  на Красной площади. Хочется верить, что поэт действительно был счастлив. По-настоящему. В поэзии, в семье, в дочерях, в любви, в признании и верности читателей. Ведь последние его строки светлы и пронизаны любовью, приятием всего в жизни и её конечности: «Мои бесконечно родные, прощайте! Родные мои, дорогие мои, золотые, останьтесь, прошу вас, побудьте опять молодыми!.. Живите. Прощайте...»



Источник: http://www.aif.ru/culture/person/robert_rozhdestvenskiy_pisal_o_tom_vo_chto_veril

пятница, 16 июня 2017 г.

Служили два товарища

Письмо о павших под Нарвой русском поэте и немецком антифашисте

Первое письмо от Валерия Боровика из города Сланцы Ленинградской области я получил еще зимой. Оно было коротким, почти телеграфным. Как, впрочем, и все последующие. Из таких "телеграмм" и сложилось то письмо, которое вы сейчас прочитаете.

"Здравствуйте, Дмитрий!

Мне было пять лет, когда отец взял меня в баню. Я увидел безногих, безруких инвалидов войны. Как им было сложно мыться. Тогда я не плакал, а сейчас плачу.
Я жил в поселке около шахты, и на полпути из школы до дома стоял (и сейчас стоит) памятник "Скорбящий воин". Всю начальную школу, проходя мимо, я снимал шапку, и не только я. От моего дома до войны - пятнадцать минут.
Здесь, в братской могиле, похоронен поэт Георгий Суворов, погибший 13 февраля 1944 года в боях за Нарвский плацдарм. Однажды перечитывал имена на плитах и меня резануло: а что здесь делает немец? На плите было написано: Гейнц Таксвайлер. Так начались мои поиски. Про себя я стал называть Гейнца "мой немец". В какой-то момент мне стало казаться, что мы воевали бок о бок.
Что же я узнал о нем за месяцы поисков? Хайнц Таксвайлер (Taxweiler) родился в 1920 году в Целле, близ Ганновера, сын сапожника. В начале Второй мировой войны он был призван в вермахт. В районе Харькова он стал свидетелем расстрела мирного населения. Тот день перевернул его жизнь.
Хайнц больше не хотел быть соучастником преступлений. Он покинул часть и нашел убежище, где прятался шесть месяцев, прежде чем его выследила и арестовала немецкая военная полиция. Окружным военным судом смертный приговор был заменен на пять лет лишения свободы. Хайнца посадили в концлагерь. В 1943 году перевели в штрафбат № 561 и вновь послали на Восточный фронт. Тогда он решил перейти на сторону Красной Армии. 20 декабря 1943 года Хайнц осуществил задуманное. В нашем лагере для немецких военнопленных он узнает о существовании Национального комитета "Свободная Германия" (его президентом был немецкий поэт Эрих Вайнерт). Хайнц решил, что будет уговаривать немецких солдат переходить на сторону Красной Армии.
В 59-й армии Хайнц вошел в группу NKFD во главе с лейтенантом Герхардом Шмидтом. Весной группа участвовала в боевых действиях у реки Нарвы. Немецкие антифашисты объясняли через динамик солдатам вермахта, которые находились на западном берегу реки, задачи "Свободной Германии".
12 мая 1944 года Хайнц через динамик обращался к солдатам вермахта, и был обстрелян из минометов. Было сделано все, чтобы спасти жизнь тяжелораненого немца. Русская медсестра дала свою кровь для переливания. Но через день Хайнц Таксвайлер умер. 14 мая он был похоронен с воинскими почестями на советском военном кладбище.
Кем бы он стал в послевоенной Германии? Поэтом, художником, актером или политиком?.. Вчера я вновь пошел к мемориалу. Шел и думал о войне. Так я дошел до перекрестка. И вдруг, посмотрев вперед, увидел окопы. Солдаты бежали в атаку по свежевыпавшему снегу. Ура-а-а... Я видел Георгия Суворова, рядом бежал мой немец, с ними бежал мой дядька Иван Мухин... Потом я оглянулся: все так же шли на работу люди, кто-то по мобильнику говорил, кто-то в наушниках, ехали машины.
Я поднялся по ступенькам мемориала, поздоровался со всеми. Между Георгием Суворовым и "моим немцем" - тридцать шагов. 23 года было Хайнцу, 24  - Георгию Суворову. Я помолился и пошел домой. Война осталась за спиной..."
Из стихов Георгия Суворова
Мы тоскуем и скорбим,

Слезы льем от боли…

Черный ворон, черный дым,

Выжженное поле.

А за гарью, словно снег,

Ландыши без края.

Рухнул наземь человек, -

Приняла родная.

Беспокойная мечта,

Не сдержать живую…

Землю милую уста

Мертвые целуют.

И уходит тишина…

Ветер бьет крылатый.

Белых ландышей волна

Плещет над солдатом.

* * *

Солдат... Ты плачешь?

Не грешно ли?

Ведь слез солдату не простят.

Любые раны или боли -

Все перенес уже солдат.

Но тут не выдержал. Упали

Скупые слезы на песок.

Солдат, сдержавший

натиск стали,

Слез горьких удержать не мог...

* * *

Я жил твоими письмами,

Но ты, видать, устала.

Я жил... Как будто жизни мне

Без них уже не стало.

* * *

Еще утрами черный дым

клубится

Над развороченным твоим

жильем.

И падает обугленная птица,

Настигнутая бешеным

огнем.

Еще ночами белыми нам

снятся,

Как вестники потерянной

любви,

Живые горы голубых акаций

И в них восторженные соловьи.

Еще война. Но мы упрямо

верим,

Что будет день, - мы выпьем

боль до дна.

Широкий мир нам вновь

раскроет двери,

С рассветом новым встанет

тишина.

Последний враг. Последний

меткий выстрел.

И первый проблеск утра, как

стекло.

Мой милый друг, а все-таки как

быстро,

Как быстро наше время

протекло.

В воспоминаньях мы тужить

не будем,

Зачем туманить грустью

ясность дней,

Свой добрый век мы прожили

как люди -

И для людей.

Вместо послесловия
Слова немецкого поэта, очень любившего нашу страну, Райнера Мария Рильке:
"Все явное настолько дальше наших догадок, что догнать и доглядеть случившееся мы не в состоянии..."

Текст: Дмитрий Шеваров




среда, 14 июня 2017 г.

«Не просто классик с бородой»

Екатерина Толстая об актуальности идей автора «Анны Карениной»

 
  Усадьба «Ясная Поляна» в наше время не просто музей Л.Н. Толстого, но и место проведения различных культурных мероприятий. В июне там проходит театральный фестиваль «Толстой Weekend», в котором участвуют ведущие московские и российские театры. А в середине июля в Ясную Поляну на международный семинар приедут британские писатели и литературоведы. О современной жизни усадьбы рассказывает ее директором Екатерина Толстая.
   «Толстой Weekend» стал именно театральным фестивалем, потому что это очень созвучно усадьбе. Театр — старая яснополянская традиция. Еще при жизни Льва Николаевича Толстого в яснополянском доме ставились пьесы. И нам показалось важным и актуальным, чтобы в «интерьерах» усадьбы проходил фестиваль «Толстой Weekend».
   К творчеству Толстого режиссеры обращались всегда, и каждый привносил в него что-то от своего времени. И мне очень интересно, как современный человек видит произведения Льва Николаевича. Это и показывает, в чем актуальность Толстого в наши дни. Какие проблемы волновали людей в толстовские времена — и сейчас. Когда речь идет о трактовке толстовских текстов, тут у нас нет неприятия. Каждый может и имеет право читать тексты Толстого так, как это созвучно его мировидению. Скорее, вопросы могут возникать, когда современные авторы пытаются коснуться биографии Льва Николаевича, жизни семьи, особенно последних лет. Здесь трактовки, которые не соответствуют подтвержденным фактам, вызывают вопросы. В этом нужно следовать исторической правде, а не вымыслам и домыслам.
    «Анну Каренину» Карена Шахназарова мы ждали. Это замечательный фильм, хорошее актерское попадание, образ Вронского и образ Каренина очень интересны. Нам было интересно посмотреть на новую трактовку нашего любимого романа, и она нас не разочаровала.
    Не только российские режиссеры обращаются к Толстому, — это очень важно для популяризации творчества Льва Николаевича. После того как в Европе зрители посмотрели сериал «Война и мир», в разы выросли продажи книг Толстого, то есть усилился интерес именно к его текстам. Я посмотрела этот фильм с большим удовольствием. Конечно, там много вещей, которые русскому человеку могут быть не созвучны, но мне показалось, что у авторов было желание следовать тексту. Это такой европейский взгляд на роман Толстого.
   Если говорить об «Анне Карениной» Джо Райта с Кирой Найтли в главной роли, то, думаю, это очень интересный пример современного кинематографического подхода: с одной стороны это кино, с другой — театральная постановка. Мне кажется, что это очень интересный ход. Он, может быть, не совсем толстовский, но никто и не претендует на сугубое следование тексту. А такая подача способна заинтересовать современного зрителя.
   Толстовские экранизации вызывают оживленные зрительские дискуссии и это лишний раз доказывает, что Толстой современен и сегодня. А еще потому, что Толстой затрагивает темы, которые вне времени: темы любви, добра, семейного счастья, семейных и общечеловеческих ценностей. И сейчас мы продолжаем искать ответы на вопросы: кто я такой, для чего я живу, в чем смысл моего существования. Толстой помогает найти ответы на эти важные общечеловеческие вопросы. Поэтому его произведения актуальны и сегодня.
    На вашем фестивале популярен формат сторителлинга — еще один способ сделать классику ближе читателю.
   Сторителлинг нам интересен тем, что это непосредственное общение со зрителем. В прошлом году мы попробовали его с детьми и увидели, какой неподдельный интерес у детишек вызывает именно такая форма. Они и сами хотели быть участниками, и задавали вопросы. И в то же время актер, чувствуя, что интерес детей уходит, может поменять вектор, увести беседу в другое направление. Это был невероятный контакт со зрителем. В этом году мы будем устраивать сторителлинг не только для детей, но и для взрослых. Мастерская Брусникина приготовила для фестиваля истории о великих людях, которые оставили след в истории. Это очень толстовская тема.
 
  Хотелось бы, чтобы к Толстому относились не просто как к классику с бородой, а как к писателю, который актуален и сейчас. Он заставляет читателя сопереживать, жить в его произведении. Хотелось бы, чтобы и дети, которые берутся за Толстого, поняли, что это не скучное чтение — ведь что греха таить, в школе классика часто воспринимается именно так. Мы же хотим показать, что чтение Толстого — это увлекательное и полезное занятие для ума и души. И все мероприятия, которые мы придумываем в Ясной Поляне, в первую очередь дают людям представление не только как о писателе, а как о живом, разностороннем человеке.
   При этом мы ничего не скрываем. Лев Николаевич был яркой, но противоречивой натурой. Он и его близкие — это живые люди, они прожили свою жизнь, дружили, ссорились, любили, страдали. Нужно относиться к писателю как к человеку. И если вернуться к фестивалю, то нам хотелось бы посмотреть, какими глазами видят Толстого жители нашей большой страны. Будут и дискуссии, и спектакли, моноспектакль по «Севастопольским рассказам», потому что Толстой, как никто другой, описал войну и показал ее бесчеловечность.
   В своем трактате «Что такое искусство» Толстой размышлял о поиске настоящего, нефальшивого, где есть естественность, глубина мысли. «Чем проще, чем обнаженнее, тем лучше» — писал Толстой, имея в виду под обнаженностью исповедальность.
   Мы всегда рады видеть в Ясной Поляне ярких, талантливых, увлеченных своим делом людей и готовы продолжать наши встречи и в будущем. Судя по тому, что количество принятых заявок уже превысило показатели прошлого года (а регистрация на семинар пока не закончена), это обязательно произойдет.

Источник: https://lenta.ru/articles/2017/06/11/tweekend/

пятница, 9 июня 2017 г.

Иван Грозный, Владимир Ленин и теория заговора

16 лучших книг начала лета


С 3 по 6 июня на Красной площади в Москве прошел ежегодный книжный фестиваль. Около 400 издательств со всей России, в том числе университетских и музейных, представили на нем свои новинки, бестселлеры и лонгселлеры. Представляем вашему вниманию 16 изданий, которые стоит прочесть этим летом.

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

Михаил Гиголашвили «Тайный год» («Редакция Елены Шубиной»)
   Роман-размышление о природе власти. Осенью 1575 года Иван Грозный покидает Москву и удаляется в свое имение Александровку, формально оставив престол на крещеного татарина Симеона Бекбулатовича. О двух неделях жизни царя и рассказывает роман со всеми возможными подробностями: от принятия ванны, смены белья, болей в суставах, снов и молитв до бесед с послами и купцами, написаний государственных писем и раздумий о том, что делать с лиходейной опричниной, вороватыми слугами и мздоимцами «на местах». Тем более если дал зарок не проливать крови.

Майя Кучерская «Ты была совсем другой: одиннадцать городских историй» («Редакция Елены Шубиной»)
   Если держать в голове, что литературное произведение — это способ познания мира, Бога и человека, то проза Майи Кучерской как нельзя более точно соответствует этой задаче. Места действия ее рассказов из нового сборника различны, герои не похожи друг на друга, но вся книга о том, как понять законы мироздания и тех, кто по ним живет.



Юлия Яковлева «Вдруг охотник выбегает» (изд-во «Эксмо»)
   Большинство людей боятся напрямую говорить о страшном. Им проще вынести казни, массовые репрессии, многотысячные жертвы в иной вымышленный, литературный мир. Поэтому Юлия Яковлева придумала написать цикл сказок для подростков о 1930-1940-х годах советской истории. А со взрослыми на ту же тему поговорить через детектив, который сочетает в себе скандинавскую напряженность сюжета и сугубо российские детали быта.


Ю Несбё «Жажда» (перевод Е. Лавринайтис, изд-во «Азбука»)
   11-й по счету (и нет — не надоело) роман о детективе Харри Холе, в котором есть все, за что читатели любят Несбе и его героя: сложный характер самого Холе, его мятежное прошлое и запутанное дело, грозящее большим количеством трупов, если не поторопиться пошевелить мозгами.




Дженнифер Линч «Твин Пикс. Тайный дневник Лоры Палмер» (перевод Ю. Кацнельсона, изд-во «Азбука»)
   Тот случай, когда кино и литература не соперничают, а идут рука об руку. Прямо сейчас можно не только смотреть продолжение того самого «Твин Пикса», но и читать дневник Лоры Палмер, найденный агентом Купером. Дженнифер Линч — известный режиссер и сценарист, дочь Дэвида Линча, в деталях рассказала о том, какое отношение Боб имел к Лоре Палмер.




Майкл Шейбон «Лунный свет» (перевод Е. Доброхотовой-Майковой, изд-во «Азбука»)
    Завораживающая по фактуре и интонации семейная сага, в которой внук рассказывает об открывшейся ему жизни деда и бабки. Очередной пример того, как в описании частной человеческой жизни можно изложить всю историю ХХ века, но пример не рядовой, а выдающийся.




Маргарет Этвуд «Ведьмино отродье» (перевод Т. Покидаевой, изд-во «Эксмо»)
    Переложить известный сюжет на современный лад — прием древний как мир. Так поступал еще Уильям Шекспир. Стоит ли удивляться, что теперь современные литераторы излагают шекспировские коллизии словами эпохи YouTube и рэпа. Классик мировой и канадской литературы, лауреат Букеровской премии Маргарет Этвуд актуализировала сюжет «Бури» Шекспира, рассказав об успешном театральном режиссере, потерявшем дочь и удалившемся от мирской суеты.


Кадзуо Исигуро «Погребенный великан» (перевод М. Нуянзиной, изд-во «Эксмо»)
   Роман о важности и болезненности памяти. Личной и коллективной. Знаменитый британец, автор «Остатка дня» и «Не отпускай меня», задается вопросом: что лучше — помнить и страдать, ревновать, испытывать жажду мести или забыть, но вместе с памятью потерять и глубину восприятия жизни.




БИОГРАФИИ

Элиэтт Абекассис «Тайна доктора Фрейда» (перевод Л. Ефимова, изд-во «Эксмо»)
   Учение Фрейда так повлияло на всю последующую культуру, что его фигура продолжает привлекать пристальное внимание. Французская писательница Элиэтт Абекассис пробует ответить на вопрос, почему в 1938 году, когда все было готово для переезда ученого из нацистской Австрии в Англию, он медлил с отъездом, и какую роль во всей этой истории сыграла Мари Бонапарт, родственница французского полководца и ученица автора теории психоанализа.


«Цветочки Александра Меня» (составитель Ю. Пастернак, «Редакция Елены Шубиной»)
   Книга свидетельств об отце Александре Мене. Друзья, прихожане, близкие — Наталия Басовская, Соломон Волков, Александр Галич, Екатерина Гениева, Фазиль Искандер, Майя Кучерская, Александр Солженицын, Владимир Спиваков, Людмила Улицкая, Сергей Юрский и другие — вспоминают трагически погибшего священника.



Марта Грэм «Память крови. Автобиография» (перевод В. Щелкиной, GARAGE DANCE)
   Автобиография одной из основоположниц искусства современного танца, одинаково сильно повлиявших на Майю Плисецкую, Пину Бауш и хореографию сегодняшнего дня. Про ее артистов говорили, что «Труппа Марты Грэм — единственная танцевальная труппа в Америке, в которой мужчины страдают завистью к вагине», — отмечала основательница школы.


Лев Данилкин «Ленин. Пантократор солнечных пылинок» (изд-во «Молодая гвардия»)
   Ленин — кудрявый пухлощекий мальчик с октябрятской звездочки и Ленин — гипсовый памятник из районного сквера. Вот от таких Лениных и пытается отвести читателя Лев Данилкин и совершает почти невозможное: разбивает вековую забронзовелость и говорит о своем герое как о живом человеке с массой любопытных подробностей. Попытка сама по себе достойная уважения, а ее реализация — восхищения.



НАУЧНО-ПОПУЛЯРНАЯ ЛИТЕРАТУРА

Алексей Иванов «Дебри. Россия в Сибири: от Ермака до Петра» («Редакция Елены Шубиной»)
   Жанровое определение книги: документальный нон-фикшн по миру романа «Тобол». Иными словами, это своего рода комментарий Алексея Иванова-историка на полях романа Алексея Иванова-писателя. И, как известно, такого рода комментарии (а этот жанр знаменитым пермяком любим) читаются с неменьшим интересом, чем его проза.



Джулия Шоу «Ложная память. Почему нельзя доверять воспоминаниям» (перевод И. Никитиной, изд-во «Азбука»)
   В исторической науке дневники и мемуары считаются отнюдь не самыми надежными источниками. Биологи готовы поддержать историков в их скепсисе по отношению к человеческим свидетельствам. Память нас обманывает, потому что подвержена влиянию огромного количества факторов. О механизмах этого влияния и рассказывает книга Джулии Шоу.



Александр Соколов «Ученые скрывают? Мифы XXI века» (изд-во «Альпина нон-фикшн»)
   Математик и научный журналист Александр Соколов приводит в своей книге наиболее часто задаваемые профанной аудиторией вопросы вроде «А правда, что египтяне не могли построить пирамиды, древние британцы не сами воздвигли Стоунхендж, а человек — продукт генной инженерии инопланетян?» И пробует объяснить, почему в эпоху, когда наука достигла настоящих высот, лженаука развивается не менее уверенно.


Роб Бразертон «Недоверчивые умы. Чем нас привлекают теории заговоров» (перевод М. Багоцкой, П. Купцова, изд-во «Альпина нон-фикшн»)
   Автор — обладатель научной степени по психологии — не пытается ответить на вопрос, правда ли, что американцы на самом деле не были на Луне, а лишь выдали желаемое за действительное. Ему интереснее понять, что есть такого в человеческой природе, что заставляет людей придумывать альтернативные теории.




Наталья Кочеткова

среда, 7 июня 2017 г.

Время изборников


Что изменилось в современной поэзии
   В каком-то смысле, явно не абсолютном, но требующим, тем не менее, внимания заинтересованных, состояние современной поэзии характеризуется новым смотром сил и перераспределением статусов — нечто подобное последний раз было в начале девяностых. Речь идет вовсе не об острой литературной борьбе, подчас, увы, принимающей почти неприличные формы, но всего лишь о некой новой констатации. Старшее поколение — и авторов неподцензурной словесности, и пристойных легальных авторов, — за немногими исключениями, увы, ушло. Работа с их текстами теперь — не факт литературного процесса, но занятие историко-литературное, текстологическое, филологическое в самом достойном смысле слова. И, если говорить об изданиях последних лет, многие лакуны такого рода заполнены, хотя, конечно, работы еще очень и очень много.

    Исходя из этого мы должны теперь видеть картину тех поэтов, что пришли позже, но тоже, уже, по сути, обладают не только именем и репутацией, но и значением как определенные знаковые фигуры на хронологической линейке бытования отечественной поэзии. Не в том, конечно, дело, что пора подводить какие-то итоги: перед нами активно пишущие (и часто пишущие интересней, чем раньше) авторы, многие из них вполне молоды с общечеловеческой точки зрения — но накопленный ими, говоря социологическим языком, символический капитал позволяет с радостью приветствовать — не итоговые, нет, промежуточные, - но собрания стихотворений, дающие, в отличие от регулярных книг, представление о всем творческом пути поэта (ну, или о некой важной и тоже длящейся во времени его части).

    В этом смысле представляется важным выход солидного тома Вениамина Голубицкого «Поиск адресата» (М.: ОГИ; Екатеринбург: Автограф, 2017). Автор нескольких книг стихов и публикаций в толстых журналах, Голубицкий представляет не просто книгу избранных стихотворений, но своего рода биохронику, устроенную скорее тематически, по главам: тот редкий случай, когда большой стихотворный корпус, не задуманный изначально как целостное повествование, читается именно как повествование — пусть и фрагментарное, состоящее из вспышек, флэшбеков. Любовное и философское, грустное и смешное, множество биографических мотивов (уральских, советско-пионерлагерных, еврейских и т. д.), предстающих не просто фиксацией, но притчевым обобщением данного опыта, по большому счету могут читаться как роман, - конечно, не автобиографический, мы давно знаем разницу между автором-человеком и его лирическим субъектом, - но, очевидно, обобщающих и эмпирику поколенческого бытия, и непередаваемые моменты частного существования во всем их диалектическом единстве.

   Стих Голубицкого одновременно и прозрачен, и построен на многих отсылках к контекстам и литературным, и внелитературным. Балладная природа некоторых из стихотворений здесь, конечно, смешивается с элегической нотой. Вообще, перед нами, по сути, поэтический рассказ о светлой печали, том эмоциональном регистре, который не очень-то и востребован в современной поэтической практике:

«Нельзя остановиться, замолчать, / Слова не суть, не переврать мелодий. / Я за тобой, нам надо темп нагнать. / Вдвоём оно сподручней как-то вроде».

   Татьяна Щербина — человек, любимый литературной тусовкой и не только ей, один из самых проницательных современных авторов. В то же время, боюсь, собственно ее стихи не прочитаны достаточно внимательно: трезвость интонации, не пафосность, ирония, не переходящая в мизантропический сарказм, вообще, эдакая аристотелевская равновесность ныне, скорее, предстает исключительным явлением. Чем-то и поэзия, и угадывающаяся за ней позиция Щербины напоминают наше представление о ближайшем пушкинском друге князе Вяземском, умнице и остроумце, чьи стихи кроме филологов почему-то никто не читает, да и вообще не знает. Возможно, выход ее представительного тома «Хроники» (М.: Время, 2017) изменит эту несправедливую ситуацию.

Татьяна Щербина при всей своей кажущейся перпендикулярности происходящему в литературном мире находится в самом центре стилепорождающих тенденций современной поэзии, она необычайно искусно работает с различными стихотворными техниками и с разными языковыми уровнями (от возвышенной речи до обсценной — об этом пишет, кстати в содержательном предисловии к книги выдающийся бродсковед Валентина Полухина). Нельзя не отметить и ту интонацию заинтересованного наблюдателя, которая присуща лирическому субъекту Щербины:
«Ну и мы, такие ж древние, усталые, / завоеванные помесью атак / всех микробов-колдунов, свою валгаллу / заслужили, но и там, и там бардак».

    Есть поэты, чья легендарность внутри узколитературного цеха не вызывает сомнений, но чьи стихи, чьи имена даже мало что говорят или вообще ничего не говорят за его пределами. И эта высшая несправедливость исправима мучительно, но всё-таки всегда что-то можно сделать для прочтения того, кого многие не читали. Снабженная восторженным предисловием Нины Садур книга новосибирского поэта Юлии Пивоваровой «Шум» (Новосибирск: Артель «Напрасный труд», 2017) не очень доступна в столицах, но ведь поисковые старания всегда можно приложить, да и интернет пока еще никто не отменял. Легенда сибирского андеграунда, Пивоваврова — в ряду с Анатолием Маковским, Иваном Овчинниковым — выступает как своего рода форма тотальной наивной искренности, пропущенной сквозь глубиннейшие формы культурной рефлексии. В Москве параллельными Пивоваровой фигурами можно считать таких знаковых поэтов, как Нина Искренко и, особенно, Александр Еременко; однако у Пивоваровой, при всём эстрадно-постмодернистском потенциале, сильнее гораздо проявлена речь как таковая и быт как таковой, и тут она — пиша нарочито традиционно, вроде бы, - сближается с такими фигурами, как Всеволод Некрасов, Игорь Холин, Иван Ахметьев. Узнаваемость того мира, в котором существует лирических субъект Пивоваровой и одновременная его искаженность создают то трудно формулируемое ощущение «уютного неуюта», который испытываем мы все, говоря о вещах сниженных, порой даже убогих, но максимально дорогих:

«Прильнуть спиной к прохладной стенке. / Смотреть, как бегает паук. / Как психбольной снимает пенки / С несуществующих наук».

    Борис и Людмила Херсонские — тот не слишком частый пример, когда семейная пара внутренне не имеет абсолютного лидера (хотя Борис Херсонски, конечно, гораздо известней Людмилы). Близость их письма и одновременно тонкие смысловые различия, общность мотивов диалога или же отсутствия такового между еврейством и православным христианством, советским опытом и опытом постимперским создает единое смысловое пространство творчества обоих одесских русскоязычных поэтов; при этом различия не менее важны, и это прекрасно демонстрирует совместная книга Херсонских «Вдвоём» (М.: Совпадение, 2017). Для Херсонского очень важно обобщение, создание циклического притчевого повествования в стихах: не случайно, что среди его текстов так часто встречаются логически, стилистически, порой и сюжетно соединенные циклы, связанные с тем или иным национально-культурным, историческим, конфессиональным сюжетом, как правило, внутренне заключающим противоречие, поиск которого, по сути, равноценен поиску смысла жизни, как бы громко это не звучало. Чёткость и мощь ого стихотворного звука, который создает Борис Херсонский, иногда заставляет вспомнить чуть ли не о пророческих интонациях:

«А этот верит в материю и движенье частиц. / А этот верит в бактерию, над микроскопом склонясь. / Но все повязаны страстью, упрямством, чертами лиц, / и как не старайся, неразрушима связь».

Людмила Херсонская тоже работает с притчами и параболами, но они оформлены у нее часто как «просто истории», «случаи», говоря языком Даниила Хармса. Трагизм и глубина проступают сквозь совершенно обыденные обстоятельства:
«бритый доктор из скорой помощи, / смелый при чужой немощи, / разглядывая чужой дом, / уточняет, какой, говорите, код у вас во дворе? / а какой у нас год на дворе, такой и код за окном. / а у бритого доктора два недобрых глаза в одном».

     Кажется, чем то вроде общего соглашения среди критиков стало утверждение о неопределимости творческих посылов и задач Николая Байтова. Так примерно пишет и Игорь Гулин в предисловии к байтовской книге поэм «Энциклопедия иллюзий» (М.: Новое литературное обозрение, 2017), - пытаясь, впрочем, разобраться в действительно очень нелинейной художественной позиции одной из легенд московского андеграунда, соредактора самиздатского журнала «Эпсилон-салон» и соорганизатора «Клуба литературного перформанса». В самом деле, Байтов в довольно уже давнем эссе «Эстетика не-Х» настаивал на желании видеть и делать искусство недовершенное, чем-то несовершенное, неулавимое концептуальными механизмами, неукладываемое в четкие термины и систематики. Однако и в прозе, и в стихах, и в различных других опытах (включая достаточно экзотические) Байтов в первую очередь, думается, говорит о невозможности постижения, нахождения смысле — с помощью языка ли, других ли знаковых систем. В чем-то Байтов ритуален: ритуал, по крайней мере, не требует обязательного вникания в основы его смыслов, он работает, как самостоятельный механизм. При этом поразительного эффекта Байтов достигает сопрягая тончайшую стихотворную технику — и нарочитую, подчёркнутую даже неряшливость письма, любовь к традиционным моделям стихотворчества — и внезапному их превращению в ультраавангардные формы. Математический ум Байтова совмещает «гул языка», давление традиции — с логикой разных неклассических структур, подобных фракталу. Поэтому чтение не только прозы, но и стихов (а представленных в томе поэм — в первую очередь!) всегда оборачивается приключением:

«Моя коллекция затей / представлена — в апреле, в мае. / Свирелью я зову детей - / они гуляют, ноль вниманья. // Речитативом разольюсь, / расплачиваюсь равнодушьем. / Гуляю в садике цветущем, / скучаю, сам себе дивлюсь».

   Конечно, я говорю лишь о нескольких недавно вышедших книгах — достойных внимания и просто важных вышло много больше. Но перед нами, думаю, важный срез, демонстрирующий разнообразие тех практик стихотворчества, которые уже обрели статус принципиально значимых для происходящего в нашей поэзии.

Данила Давыдов
Источник: https://lenta.ru/articles/2017/06/07/stihi/